Автор: Kaisla
Бета: Sinica, mittens
Краткое содержание: никогда не знаешь, что с тобой случится в дремучем лесу — то ли спасение от беды найдешь, то ли сердце своё потеряешь
Категория: гет
Жанр: драма, романс
Рейтинг: PG-13
Размер (количество слов): мини, 2 881 слово
Примечания: написано для Новогоднего сказочного феста 2014, проводившегося в Псевдолитературном борделе "Сказки народов мира";
в истории принимали участие:
Машенька/Кащей
Машенька/Кащей расколдованный
В некотором царстве, в некотором государстве жила-была девица, и звали её Машей. Не было у Маши уже ни отца, ни матери, жила она сиротой. Работала в поле да по дому, да в лес ходила, навещала медведя. Медведь тот, Михал Потапыч, Машу еще с детства знал, когда она по лесу босая бегала, пирожками угощала.
Времени много прошло, медведь-то уж состарился. Вот как-то раз шла Маша от медвежьей избушки к деревне и плакала. Видит – в стороне от тропинки огромный старый пень торчит. Бросила она пустую корзинку в траву, присела на пенек и разревелась пуще прежнего. Лес притих, словно беду почуял. Дятел стучать перестал, белка в дупле затихла. Заяц с зайчихой – и те на месте замерли, уши повесили.
– Никак, собралась тут половодье мне устроить! – раздался у Маши за спиной хриплый, словно прокуренный голос. – Чего ревешь-то, девка? А?
Маша дернулась, голову вскинула, лицо рукавом рубахи утерла. Смотрит – перед ней седой лешак стоит, головой качает:
– Ишь, развела сырости, зверье взбаламутила, меня, старого, ото сна подняла…
Машенька хлюпнула носом.
– Что делать-то, дяденька, – спросила жалобно. – Михал Потапыч-то заболел, совсем не встает уже, – и снова мазнула по лицу рукавом.
Лешак тяжело вздохнул.
– Ну-тка, девка, подвинься… Ты вот что, – он сел рядом с Машей, и пень натужно скрипнул, – ты слезы-то не лей, неча тут. Слезами горю не поможешь.
– А чем? – встрепенулась Машенька. – Чем помочь можно?
Лешак снова вздохнул, заерзал на пне.
– Знал бы – уж помог, – буркнул он. – Чай, не чужой мне Потапыч твой, да и ты девка добрая, к лесу да зверям моим с уважением относишься, понимание имеешь.
Сгорбилась Маша, сжалась вся, слезы закапали пуще прежнего.
– Да не реви,без того тошно, – замахал на нее лешак. Почесал в затылке, пожевал губами и хлопнул по пню: – А, была не была! Сведу тебя к куме своей, та баба хоть и с норовом, а мозговитая, глядишь, что и подскажет!
Маша лицом просветлела – точно солнышко из-за тучи показалось. Вскочила на ноги, сарафан свой отряхнула, косу русую через плечо перекинула, на лешака смотрит – готова, мол, веди.
Так и пошли они в самую чащу лесную. Поначалу вокруг зверье суетилось да птицы песни свои распевали, а потом затихло все, замерло, так что даже и сучок под ногой не хрустнет. Наконец выбрались они на поляну. Вся трава на ней черная, будто огнем пожженная, по краям березы ветвями шелестят, а посредине, на небольшом пригорке избушка. Маша так и ахнула: ни двери, ни оконца у избушки не видать, зато целых две курьи ножки оказалось. Лешак зашикал, встал перед пригорком да как крикнет:
– Воротись, избушка, к лесу глазами, ко мне, молодцу, воротами!
Вроде и боязно Маше, а только все равно не сдержалась, прыснула. Хорошо хоть избушка заскрипела, с ноги на ногу переминаясь да вокруг себя поворачиваясь, и за скрипом этим ничего и не разобрать было. Только повернулась избушка к гостям передом да дверь отворила, как лешак уже через порог шагнул и Машеньку за собой потянул.
Глядь – там на лавке Баба Яга, нога у ней костяная, сама старая да седая, сидит, прялкой стучит, лебеду прядет, а нитка тянется золотистая да шелковистая. Загляделась Маша на чудо такое, тут Баба Яга и говорит:
– Что, девка, нравится? Садись-ка, покажи, что умеешь.
Села Маша за прялку, начала колесо крутить – лебеда пальцы в кровь режет.Баба Яга на пряжу алую посмотрела да ухмыльнулась:
– Скручу алое с золотом, сотку красоту невиданную, глядишь, кому и понадобится. Пряди, девка, покуда лебеда не закончится.
Лешак нахмурился, хотел было сказать что поперек, да Баба Яга на него ногой топнула:
– Ты ее сюда привел, а дальше сама пойдет. Тебе тут слова нет, кум.
Солнышко ясное закатилось, месяц на небо взошел, а лебеда в корзине все не кончается. Текут по щекам слезы девичьи, капли крови на пол падают, а Баба Яга с лешаком чаи гоняют да о своем разговаривают. Наконец опустела корзина. Собрала Маша пряжу, подошла к хозяйке, поклонилась в пояс:
– Вот, бабушка, принимай.
Баба Яга пряжу у Маши из рук вырвала, носом покрутила, зубом цыкнула:
– Вижу, девка, не бездельница ты, к работе приучена. А ко мне пошто пожаловала?
Рассказала та ей про беду свою, про болезнь Михайлы Потапыча.
Баба Яга насупилась, призадумалась, а потом и говорит:
– Утро вечера мудренее. Ложись-ка ты, девка, на печке спать, а там, глядишь, я чего и придумаю.
У Маши глаза сами собой тут же закрываться стали, только и успела на печку забраться. А Баба Яга ей вслед:
– Коль увидишь кого во сне – так то жених посмотреть на тебя придет.
***
Не успели петухи в третий раз прокричать, а Маша уже поднялась, умылась, косу заплела, и давай кашу варить да тесто месить. Поели они, Баба Яга и спрашивает:– Что, девка, приходил жених-то во сне?
Маша румянцем залилась:
– Приходил, бабушка. Только не помню я ни лица его, ни голоса, одни глаза серые…
Баба Яга на нее замахала:
– Эх, молодо-зелено, всему-то вас учить. По глазам-то рази узнаешь… Вот что, девка, дам я тебе клубочек, он тебя отведет, куда надобно. Уж если там твою беду не избудут, так нет от нее спасения на всем белом свете. Да возьми вот гребешок костяной, он любой узел разберет, всё разделит да распутает.
Лешак Маше яблоко сунул:
– Оно любой голод утолит, авось пригодится.
Поклонилась им Маша, поблагодарила за всё и пошла за клубочком по лесу. Долго ли, коротко ли шла она меж кустами да деревьями, ноги все стоптала, в самую чащу забралась да к позднему вечеру вышла на поляну. Стоит там терем высокий, перед ним забор с воротами, а на заборе черепа насажены. То волчьи, то лисьи, а у ворот и вовсе человечьи.
Страшно стало Маше, а тут в лесу волк завыл один, другой, и понеслась под луной песнь тоскливая. Клубочек к воротам подкатился – те и распахнулись. Маша скорей за ним.Едва успела ворота закрыть да брусом подпереть, как у черепов глаза загорелись, и стало на поляне светло как днем. Клубочку все нипочем, знай себе катится да подпрыгивает через двор на крыльцо.
Взглянула Маша – а на крыльце мужик стоит. Клубочек к нему как под сапог закатился, так и пропал. Сам мужик худой, высокий, с лица хмурый, руки на груди скрестил, на нее смотрит да ногой притопывает, а глаза у него мертвые.
– Зачем пожаловала ко мне, красна девица? Или не знаешь, кто я таков?
Тут только Маша задумалась, что не спросила, к кому ее Баба Яга отправила.
– Куда я пришла, мне неведомо, – отвечает, – а только сказали мне, что отведет меня клубочек к тому, кто беде моей поможет.
Мужик ну смеяться:
– Ох и дура ты, девка! Нашла у кого помощи просить! Я ж Кащей Бессмертный, на что мне с тобой валандаться? Меня цари-короли боятся, а она за помощью…
И опять гогочет.
Маша выждала и поближе к крыльцу подошла:
– Только ты мне и можешь помощь, Кащей. Дядька мой названый, Михал Потапыч, совсем заболел, того и гляди, оставит меня сиротинушкой. Ты-то бессмертный, знаешь, как смерть эту проклятую отвести.
– Может и так, – отвечает Кащей, – только какой мне толк тебе помогать? У меня и без того дел полно.
Маша где стояла, там на колени и бухнулась.
– Я тебе, – говорит, – любую службу сослужу, только спаси Михайлу Потапыча.
Посмотрел на нее Кащей, опять нахмурился:
– А чему ты, девица, обучена? Грамоту разумеешь? Алхимию ведаешь?
Маша пригорюнилась, головой покачала:
– Где мне… Вот если готовить да стирать, шить да убирать…
– И на что ты мне такая сдалась? – вздохнул Кащей, а потом рукой махнул. – Некогда мне тут с тобой прохлаждаться, дел немеряно. Коли ты такая настырная, так сослужи мне три службы по моему выбору. Исполнишь все верно да в срок – так и быть, отведу смерть от дядьки твоего, нет – пеняй на себя.
Пустил он ее в терем, проводил в светелку.
– Утро, – говорит, – вечера мудренее. Спи-почивай, а как проснешься – разбери мне соль черную, с маком перепутанную. Да смотри, чтоб к вечеру готово было.
На стол показал, да и был таков.
Глянула Маша туда и охнула: весь стол солью с маком усыпан, и так они перепутаны, что и за неделю не управишься. Легла в постель, только сон не идет. Так до третьих петухов и проворочалась.
Больше уж разлеживаться не стала, поднялась, да стала расчесываться гребешком, что Баба Яга подарила. Заплела косу и думает: «Дай-ка попробую гребешком этим по столу поводить. Раз он все разделить да распутать может, вдруг и мне поможет?» Повела им по столу, смотрит – и вправду, мак по одну сторону ложится, а соль по другую. Обрадовалась Маша и давай трудиться. К обеду закончила все, гребешок свой погладила, убрала подальше и пошла Кащея искать.
Обошла весь терем, а хозяина нет нигде, будто сквозь землю провалился. Видно по делам своим колдовским отлучился. Посидела Маша сколько-то, соскучилась, стала убираться да готовить. Полы намыла, обед сварила, пирогов напекла. Тут и Кащей вернулся. Не успел он слова сказать, а Маша его уже за стол усадила и принялась потчевать. Не утерпела, похвалилась:
– Соль с маком я еще когда разобрала, только убрать куда не знаю.
Не поверил Кащей, ложку бросил – смотреть пошел. Вернулся смурнее прежнего:
– Кто тебе помог, признавайся? Кто сюда приходил? Никак, Василиса вернулась?
Маше любопытно стало:
– Никто не приходил, одна я тут весь день, одинешенька. А что за Василиса?
– Была тут одна, – скривился Кащей. – Премудрая. Да только видно правду говорят: от большого ума бабе одна беда. Читать-писать может, ведовство знает, а выгоды своей не разумеет. Я ей жениться предлагал, помощницу себе обучить хотел, а она, дура такая…
Больше ни слова не сказал, так молча из-за стола и ушел. Маша к себе в светлицу поднялась, походила-посмотрела и поняла, что до нее тут Василиса-то и жила. Нашлись в одном сундуке сарафаны золотом да каменьями изукрашенные, рубашки вышитые да платки нарядные, а в другом книжки разные, какие с картинками, а какие и без. Повздыхала Маша – обидно ей стало весь век неученой прожить. Пока горевала – уснула, да так и проспала до самого рассвета.
На другой день Кащей ей и говорит:
– Я сегодня волшбу новую испытывать буду, до вечера провожусь. Вот тебе вторая служба: коня моего накорми, напои да выгуляй. Смотри только, как бы он тобой не закусил.
Посмеялся и пошел своими делами заниматься. Делать нечего, побрела Маша на конюшню. Идет еле-еле, нога за ногу заплетается – страшно. Заглянула на конюшню, а там в стойле жеребец бесится, копытами стучит, головой трясет, изо рта пена валится, узду железную того и гляди перекусит. Жалко стало Маше коня. Стала она с ним ласковым голосом разговаривать, успокаивать да упрашивать. Вспомнила про яблочко, которое ей лешак дал, вынула из кармана:
– Не злись, не сердись, мой сахарный, отведай лучше яблочка сладкого.
Жеребец фыркнул, яблоком захрустел, на Машу косится, а она ему уже и сена свежего принесла, и воды налила.
– Пойдем, – говорит, – по травке прогуляемся, на солнышке погреемся.
Так и гуляли они до вечера, по поляне да по лесу.
Вышел Кащей на крыльцо, глядит – идет Маша к конюшне, а следом за ней конь вышагивает, будто на привязи. Кащей плюнул только, развернулся и ушел к себе в покои. Пирогов, правда, не забыл прихватить.
На третий день Маша опять на рассвете поднялась, умылась, косу заплела и давай по хозяйству хлопотать. К вечеру все дела переделала, села за стол пирог кушать да картинки в книжке разглядывать. Так увлеклась, что не заметила, как Кащей вошел. Постоял, посмотрел на неё с порога и говорит:
– Пришла пора тебе третью службу исполнить.
Маша аж вздрогнула, с лавки вскочила, книжку выронила, пирог недоеденный на тарелку бросила.
Кащей губы скривил – вроде как улыбнулся.
– Иди, – говорит, – за мной.
И повел ее в горницу, куда раньше ходить строго-настрого заказывал. Маша как зашла туда, так головой завертела во все стороны, на волшебные штуки разные дивится, не знает, о чем сперва спросить.
Кащей ей на стол указывает:
– Видишь, две склянки стоят? В одной вода мертвая, самого здорового мертвецом сделает. В другой – вода живая, кого хочешь хоть из гроба поднимет. Угадаешь, где какая, – выполню твою просьбу. А на нет и суда нет.
Посмотрела Маша на левую склянку, посмотрела на правую – вода в них сияет, переливается, не отличить одну от другой. Страшно выбирать, а деваться некуда. Зажмурилась Маша и за склянку схватилась:
– Эта.
А сама глаза открыть боится.
– Знать, ворожит тебе кто, – разозлился Кащей. – Твоя взяла.
Выставил её за порог, а сам заперся. Пошла Маша в светелку, легла в постель, а самой от радости петь хочется. И сны ей в ту ночь снились светлые да счастливые.
На следующий день Кащей её уже с утра поджидал.
– Поехали, – говорит, – быстрее, пока я не передумал.
Посадил Машу на коня перед собой, и отправились они в путь. Долго ли, коротко ли ехали, наконец добрались до избушки Михал Потапыча. Тот уже совсем плох, лежит – не встает, смертушки дожидается. Увидел Машу, обрадовался: попрощаться успеет.
Маша к нему бросилась:
– Смотри, кого привела. Он сам бессмертный и тебя от смерти избавит.
Кащей ему склянку с зельем тянет – испей, мол.
Медведь только головой покрутил.
– Устал я, – говорит, – вышло время мое. Не могу я больше на белый свет смотреть, не осталось у меня сил. Тебе ли, Кащей, этого не ведать? – и взглянул ему в глаза.
Кащей смолчал, зелье убрал, отвернулся.
– Прости меня, Машенька, – вздохнул медведь, – оставляю я тебя одну. Ничего, ты молодая, красивая, живи, ясному солнцу да вольному ветру радуйся. Не плачь по мне, не горюй, не то глаза выплачешь да счастья своего не заметишь.
Сказал это и дух испустил.
Долго Маша сидела еще подле него, слезы лила в тоске да печали. Собрался вокруг нее народ лесной, утешает – белка орех сует, зайцы к рукам ластятся, ёж-защитник в ногах клубком колючим свернулся.
***
Кащей тем временем домой вернулся. Ходит туда-сюда, мечется, над словами медвежьими думает. День, два прошло – он все мрачнее становится. – Какой прок от бессмертия моего, – шепчет, – если разделить его не с кем? Надоели мне дела колдовские, книги прискучили. Устал я от света белого.
Сел за стол в своей горнице, достал из ларца узорного яйцо яхонтовое лазоревое. Разъял его на две половины, вытащил иглу длинную каленую. Вертел-вертел её в руках, а потом взял да и переломил пополам. Как сломалась игла, Кащей тут же и упал бездыханный.
Почуял смерть хозяйскую конь его, заметался, заржал, забил копытами. Разнес конюшню по бревнышку, перемахнул через ворота и умчался в чащу лесную.
Маша о ту пору дома была, по хозяйству хлопотала. Заслышала топот конский, выглянула во двор, смотрит – влетел через плетень вороной, бока от пота блестят, пена клочьями на землю падает. Узнала Машенька коня, поспешила к нему, гладит да спрашивает:
– Ты откуда взялся, мой сахарный? Неужто от хозяина убежал?
Конь головой замотал, заржал пуще прежнего.
– Или случилось что с хозяином?
Тут конь закивал, будто соглашается. Маша ахнула:
– Да что с ним случиться-то может? Он же бессмертный!
А у коня из глаз слезы покатились. Припал он на передние ноги и на Машу глядит жалостно.
Поняла она, о чем конь просит, подобрала подол повыше и забралась ему на спину.
Тотчас взвился вороной с места, только пыль столбом. Поскакал через поле в лес густой, чащу дремучую. Маша в гриву ему вцепилась, удержаться старается.
Не успела испугаться как следует, конь её примчал на поляну чёрную, к избушке на курьих ножках. Заржал громко и встал как вкопанный. Повернулась избушка тут сама собой, к лесу окнами, к Маше дверью. Вышла оттуда Баба Яга, встала на пороге, головой качает:
– Эх, молодо-зелено, наворотят делов-то, а нам, старикам, расхлёбывай.
Маша только рот открыла, а та на неё рукой машет: знаю, мол, и чей конь это, и что хозяин его учудил. Вынесла ей кафтан алый с золотом.
– Смотри, – говорит, – первым делом накинь на него, а уж что потом – сама думай, мне о том говорить заказано.
Взяла Машенька кафтан, только спасибо успела вымолвить, а конь её уже дальше мчит. Баба Яга ей вслед кричит:
– Женишок-то не приходил боле?
Маша про жениха того и думать забыла. Да о ком думать-то, коли только и знает, что глаза у него серые?
Примчал конь её к поляне с теремом, через ворота перемахнул, по черепам копытами вдарил – те завыли, завертелись пуще прежнего. Взбежала Маша по крыльцу да в терем, зовет хозяина, а тот не отзывается. Все осмотрела, обыскала – нет его нигде. Дошла до той самой горницы, где Кащей волшбой своей занимался, толкнула дверь, а та и открылась. Тут Маша его и увидела.
Как упал Кащей лицом на стол, так и лежит, точно заснул. Подошла она поближе, кафтан Бабы Яги на плечи ему накинула, а что дальше делать – и не знает. «Вот, – думает, – была бы здесь Василиса Премудрая, она бы столбом не стояла, не то что я, дура неучёная». Затеребила она косу свою, задумалась. А коса-то у Маши растрепалась совсем, пока конь её по полям да лесам носил. Потянулась она за гребешком и нашарила в кармане склянку. Удивилась сперва, а потом вспомнила:
– Так это же вода живая! Видно, так я растерялась тогда, что в карман её сунула. Как есть дура!
Брызнула она на Кащея живой водой, губы ему смочила.
Грянул тут гром, молния сверкнула, всё вокруг дымом заволокло. Испугалась Маша, ахнула и упала без чувств.
Приходит в себя – склонился над ней добрый молодец, по волосам гладит:
– Очнись, Машенька!
А глаза-то у него серые.
Маша вскочила, озирается:
– Ты кто таков? Куда Кащея Бессмертного дел, отвечай!
Молодец смеётся:
– Я и есть Кащей, глупая, только не бессмертный больше. Сняла ты с меня заклятье старое, за гордость мою да дерзость злой ведьмой наложенное.
По смеху-то Маша его и признала.
– Ну, – говорит, – раз так, пойду я тогда. Домой мне надобно, а то тесто перестоит.
Взял её Кащей за руки, поцеловал в уста сахарные:
– Полюбилась ты мне, Машенька. Будь моей суженой на веки вечные.
Покраснела она, отвернулась и говорит:
– Зачем я тебе, неучёная? Женись лучше на Василисе Премудрой, она и умна, и собой хороша.
Только Кащей от Маши не отстает, обнимает её да смеётся:
– Не нужна мне Василиса, она тебе и в подмётки не годится. И пирогов таких печь не умеет. А грамоте я тебя сам научу, если захочешь.
И вдругоряд её целует.
Так они и сладили это дело, а уж потом честным пирком да за свадебку. Позвали и Бабу Ягу, и лешего. И я там был, мед-пиво пил, молодых величал, счастье в дом зазывал.